Этот добрый жестокий мир - [ сборник ]

— Мы с Сашей хотели мальчика, — весело объясняла она своим соседкам по палате. Дом слушал. — Даже имя уже придумали — Никита. И представляете, вчера на УЗИ мне говорят: точно мальчик! Как здорово!

Галю увезли в десять сорок. Только через семь сложных, изматывающих часов врачи смогли устало улыбнуться под масками — Никита негодующим воплем оповестил мир о своем рождении. Измученной Гале показали сына, и она, счастливо кивнув — ни на что другое сил уже не осталось, — заснула. А Саши все не было, и дом окончательно рассердился на него.

Зато утром он все понял и даже немного покорил себя за недоверие. Напротив Галиной палаты за ночь расцвел великолепный розовый куст. На самом деле, конечно, это был шиповник, зябко прячущий свои ветви от пронзительного январского ветра, но изобретательный Саша к каждой веточке ухитрился привязать пурпурную розу. Он трудился полночи, на весь шедевр ушло больше полусотни роз, но зато когда Галины соседки увидели утром это чудо, они, не сговариваясь, помогли ей подняться и подвели к окну:

— Смотри, Галка…

Галя расширившимися глазами смотрела и молча улыбалась. А внизу пламенел на фоне ослепительного снежного поля куст и размахивал руками безумно довольный Саша. Недалеко от него топтался и ворчал охранник:

— Ну нельзя же… Вот, господи прости, непоседы. Посещения с трех до шести. Э-эх… Да что говорить.

Дом прекрасно знал: грозные с виду охранники в черных комбинезонах только делают вид, что гоняют с территории роддома посторонних. Во-первых, это просто бесполезно. Новоиспеченные отцы хуже тараканов — пролезут в любую щель. И никакие преграды их не остановят. Один, помнится, нанял в трамвайном парке машину с подъемной площадкой, что используют для ремонта проводов. Подогнал ночью к стене да и перелез через забор. Попробуй таких останови. А во-вторых, каждый охранник когда-то и сам был в такой ситуации. Понимать должен.

Да и вреда-то никакого. В палаты их все равно не пустят — там врачи встанут намертво, а под окнами пускай перекрикиваются. Лишь бы не в тихий час.

— Катя! Ка-атя! Я! Тебя! Люблю!

— Ташка! Эгей! Гляди сюда!

Дом посмотрел тоже. Надо же! Этот уже памперсы-чепчики успел купить — вон размахивает! Заботливый. Главное, чтоб не переборщил. И ничего не перепутал. А то конфузов в этих стенах случается миллион… Один вот накупил преогромную кипу памперсов, приволок в роддом, размахивал перед всеми. Врачи — люди хоть и всякого навидавшиеся, но все же сердце у них доброе: так никто и не сказал донельзя довольному отцу, что купил он не то. Памперсы те были на годовалого ребенка, новорожденного целиком завернуть можно. Раза полтора, а то и два. Ну ничего. Разберется по ходу дела.

Но иногда дом все-таки ругал счастливых отцов. И снова обижался на палатку. Предприимчивый хозяин, быстренько смекнув выгоду местоположения своей собственности, наводнил полки ходовым товаром. Вместе с обычным ассортиментом пиво-сни-керс-дирол на витрине появились стограммовые пластиковые стаканчики с водкой. Кто-то в свое время метко прозвал сей продукт русским йогуртом, то ли за похожую форму упаковки, то ли еще за что-то неведомое… Товар сразу пошел хорошо — будущие и уже состоявшиеся папаши нарасхват разбирали этот нехитрый подогрев. Дом этого очень не любил.

Но приходил день, когда смущенный от внимания, обуреваемый противоречивыми чувствами папаша забирал из роддома жену. И глядя, как он суетится вокруг, как заботится, чтобы она, не дай бог, не замерзла, чтобы не поскользнулась, дом прощал ему и кислый запах, и нетвердую походку. Пусть…

В ту ночь дом чуть не прозевал большую беду. День выдался счастливым, целая дюжина новых граждан появилась внутри его розовых стен, и дом расслабился, понадеявшись, что все плохое, по крайней мере на сегодня, уже позади. Но в двадцать три сорок «скорая» привезла новую пациентку, Анечку Ромашину. До самой двери приемного покоя ее провожал, крепко держа за руку, муж Вадим, суетливый бородач баскетбольного роста. Он бы пошел и дальше, в родблок, может, даже и рожать бы с ней остался, но врачи не пустили. Оставалось только нервно расхаживать из стороны в сторону по приемному покою, поскрипывая на поворотах вымытым до блеска линолеумом.

А дом насторожился. Лица врачей после первого обследования Анечки показались ему чрезмерно озабоченными. Что-то было не так. Что-то им не нравилось. Старший акушер Роман, дежурный по отделению сегодня, коротко бросил:

— В третий бокс. Срочно!

Санитары чуть ли не бегом повлекли в патологию каталку с растерянно улыбающейся Анечкой. Роман заспешил следом, на ходу отдавая короткие приказания сестре:

— Вызовите Александмитрича. Знаю, что не дежурит сегодня! Что с того?! Звоните домой!

В родблоке поднималась суматоха. Спокойное ночное дежурство оборачивалось нешуточной операцией. Дом прислушивался к торопливым переговорам врачей: с каждой минутой они становились все более тревожными.

Через два часа приехал Александр Дмитриевич Крепин, акушер с тридцатилетним стажем, быстрым шагом прошел в патологию и тоже надолго застрял там. И вот уже пятый час из-за матовых створок третьего бокса слышались только рубленые короткие фразы, прерывистый писк кардиографа да тревожное позвякивание инструментов. И не было лишь одного звука, которого дом так ждал, — столь знакомого, привычно негодующего первого крика.

Измученный неизвестностью Вадим бросался к любому человеку в белом халате, появляющемуся из-за распашных дверей.

— Что? Что там?

— Успокойтесь, все будет нормально. Врачи делают все возможное.

Дом содрогнулся. Вадим не знал, конечно, всю безысходность этой фразы, поэтому немного успокоился, перестал мерить шагами узкий коридорчик, присел на краешек кушетки.

Когда врачи начинают заранее оправдываться — жди страшной, непоправимой беды. Это дом усвоил четко. Сколько их было, этих наполненных беспомощностью и горем одинаковых диалогов:

— Доктор! Все в порядке, доктор?!

— Извините, мне очень жаль, но я…

— ЧТО??!!

— Я должен задать вам вопрос.

— Ка… какой?

— Кого спасать — женщину или ребенка?

Каждый такой случай дом помнил наизусть. И не хотел, страшно не хотел вспоминать еще один. Он собрал всю свою силу, всю радость, весь оптимизм, что копил годами в глубине мощных стен и толстенных перекрытий, и выплеснул в третий бокс. Туда, где трое усталых, измученных врачей боролись за жизни, ДВЕ жизни. И руки у них уже готовы были опуститься.

Распашные двери хлопнули снова. Вадим вскочил. Почерневший и осунувшийся от усталости Кре-пин, на ходу стягивая резиновые перчатки, встал у открытого окна. Достал трясущимися пальцами пачку сигарет, нервно закурил. После второй жадной затяжки он обернулся к Вадиму, который так и не смог вымолвить ни слова.

— Все в порядке. У вас мальчик. Красивый, здоровый мальчик…

— А как… как Аня?

— Она спит. Роды трудные были, ей надо отдохнуть.

А на улице ветер мотал из стороны в сторону засохшие ветви старого дерева. Казалось, огоньки светового шнура затеяли какой-то одним им известный танец, как непоседливые светлячки теплой крымской ночью. В этой суматохе никто, конечно, и не разглядел бы, как на одной из дальних веток перестал тревожно моргать и загорелся чистым ярким светом один из огоньков. Еще секунда — и рядом с ним ослепительной белой точкой вдруг вспыхнул другой, поменьше.

МАКСИМ ТИХОМИРОВ

БЕГСТВО ИЗ ПАСТОРАЛИ

Меня зовут Майя, мне тринадцать лет, и мне нравится мальчик из дома напротив.

Не подумайте ничего плохого. Мы просто дружим. Ни у него, ни у меня нет других друзей. Просто мы странные, а странные люди всегда тянутся один к другому — тем более здесь, на скучной планете зануд-виноградарей.

Я единственная дочь в семье из пятнадцати мужчин и мамы, и за мной есть кому присматривать и блюсти мою мораль, даже если я сама не захочу этого делать. Так что я еще даже не целуюсь. И вообще, мальчишки — такие дураки! А некоторые из них — еще и дураки приставучие.

Все, кроме Акселя. Ну, он просто особенный. А остальные…

Когда пахаренок Рбышек с Надуванчиковой улицы решил со мной подружиться и не стал давать мне проходу, я даже немного испугалась. Пахари, даже маленькие, все равно очень здоровые и сильные. Слушать Рбышек ничего не хотел, и мне впервые в жизни стало не по себе. И тут оказалось, что иметь такую уйму братьев вовсе не плохо. Троица близнецов — Олле, Милле и Клаус, третья в семье репродуктивная волна — вздула непонятливого ухажера так, что теперь он и вовсе дружит с одними только мальчиками, а на девочек и смотреть забыл.

А ведь ему совсем скоро придется-таки жениться и зачать детей.

Впрочем, кто его станет спрашивать? Женят на подходящей ему девчонке из их, пахарей, рода, и в положенное время она родит ему положенное число детишек. Сколько — будет видно. Планетарный совет ежегодно пересматривает нормативы деторождения — в зависимости от прогнозов на урожаи и перспектив межзвездной торговли на десятилетия вперед.